Выхожу, когда ещё совсем темно, горят фонари. Какой туман! Набрать бы чернил и плакать. Но я беру фотоаппарат и на речку. Вот Рождественская церковь в селе Рождествено — как раз. В юности туман всегда обещал что-то, так и хотелось заглянуть под его полупрозрачную юбочку. С опытом приходит знание — что внизу, то и вверху, везде одно и то же. Однако, хибарам туман все-таки придает некое величие, лондонское, так сказать. Ваш полоний, мистер Хиггинс!
По кромке воды бежит цепочка следов… — да что там, дорожка натоптана! Разветвляется, ныряет под коряги. Узкая слишком, не человеческие ноги. Бобры вряд ли, им в воде легче. Эрго, собаки, выслеживающие бобров. Вот и разрытый вход в нору. Ха, глупая собака, куда тебе!
Деревья одеты зеленым плюшем. Как нравятся мне эти мохнатые дырочки!
Человек живет в этих краях тыщ двадцать лет, так что ландшафт, без преувеличения, создан человеком. Читал тут недавно, что степи созданы крупными копытными — они уничтожают мелкие деревца. Трава легче переносит. Тоже не так давно — ледник-то когда у нас сошел? Ну а мы создали непролазные заросли ольхи и крапивы на мокрых склонах, да толстый слой стекла и подмёток. Вот и ландшафт в отместку нас формирует. Глянь, вчера приехал друг степей — уже хрюшку жарит под водочку, и камаринского задаёт.
Синяя бутылка напомнила рассказ Стивенсона. Был я в том Сан-Франциско, и человек тот показывал мне свой дом, и чаем поил. Была у меня и та бутылка, продал. На наши деньги ещё долго ей ходить.
Ленточка на дереве — «молюсь осинам, может, пригодится». О чём только?
