ах елки, цветные огни!
Праздные мигранты и коренные гопники зевачат по центру. Пососав бутылочки, швыряют о брусчатку…

Все площадки отданы под ледяной урожай. Жонглеры, акробаты, муленруж и мыльные пузыри. Розовые кринолины. Алмазные диадемы. Заячьи ушки на пружинках. Мамы и папы – то гордые, то нервные. Металлоискатели. Охрана досматривает сумки. Запах, запах детского пота. Вдруг обожжет взгляд из толпы.
Глотая зевоту, снимаю самодеятельность.
Вдруг выходит женщина с лицом, исполненным бесконечной боли. Оперная ария – здесь? Зачем?

В буфете беру семгу с картошкой и большой кофе. Она рядом в очереди в брючках и свитере, похожая на любую торговку петушками, еслиб не лицо.
Садимся в пустом и темном зале.
Она рассказывает о Зальцбурге, о Моцартеуме. О берлинском и ляйпцигском балетах. О противном клоуне и о милом мальчике акробате.
Вот-вот назовет имя мышиного царя.
Я гляжу в черные глаза, и вспоминаю рождественский угар в санфранцисской опере.
Лариса там пыталась сделать балерин из негритянок.
Мы с Синичкой уплетали греческий салат в таком же буфете, один на двоих.

На прощание она дарит мне свой диск.